– Вы сказали, что сделать это должны двое… войти в камеру. – Хаккетт пристально посмотрел на лингвиста. – Кто второй?
– Вы заметили, вот как?
– Я все замечаю.
– В камеру должны войти двое – мужчина и женщина. – Скотт повернулся к Саре. Протянул руку: – Что ты думаешь? Не хочешь стать Евой?
Сара посмотрела на протянутую руку, но колебалась только секунду. Она просто не могла противиться нарастающему в ней желанию испытать то, что можно было назвать только чудом.
Медленно, нерешительно она вложила свою руку в его. И тут же ощутила тепло и покой.
– Эй, минутку! – взорвался Пирс. – Здесь что, все с ума посходили?
– Знаете, действительно забавно, – задумчиво потирая подбородок, заметил Хаккетт. – Согласно некоторым исследованиям, самоубийцы, перед тем как вышибить себе мозги или порезать запястья, испытывают ощущение, близкое к эйфории. Такое состояние может длиться несколько часов и даже дней. Оно сродни экстазу. Человек знает, что наконец-то все кончится. Он принял решение.
– Что за чушь! – заорал Пирс. – Какие еще жертвоприношения? Спятили? Если дело в той штуке, что застряла у вас в ноге, то мы ею займемся. Вырежем! Пусть даже вы потеряете ногу, зато останетесь живы.
Хаккетт подошел к Саре и Скотту. Он, похоже, был согласен с Пирсом.
– Не сходите с ума. Вам еще жить да жить. А вот я мог бы…
– Вы?
Это прозвучало почти оскорбительно. Но Хаккетт не обиделся.
– Джон, – мягко произнес Скотт, – для вас все происходящее, как обычно, игра. Загадка. – Его взгляд словно проник в душу физика. И, проникнув туда, профессор восхитился своим другом, его любознательностью, искренностью и честностью. Да, в эту последнюю минуту он понял, что может назвать Хаккетта другом. – Для меня же, Джон, на первом месте всегда было знание. Абсолютное знание. Теперь я получу ответ. Я буду знать, кто мы такие и откуда пришли. – Хаккетт опустил голову. – А вас ответ не удовлетворит. Вам нужна загадка.
Физик улыбнулся – той самой улыбкой, что всегда, с самого начала так раздражала Скотта. И доставляла такое удовольствие ему самому. В голове Хаккетта вертелись тысячи вопросов, но он оставил их при себе.
Скотт оценил этот жест уважения.
– Двадцать минут, – объявил Мейтсон, поглядывая на воду. – Ребята, надо поторапливаться. То, что я там вижу, мне совсем не нравится.
Вода забурлила, вскипела, и над ней показался огромный кристаллический плавник, быстро движущийся прямо к мосту. За ним другой. И третий. Потом появилось и все существо – с громадными, в три грузовика зубами и переливающейся радужной чешуей.
Подобно библейскому змею, воплощению Сатаны, морское чудовище раскрыло страшную пасть, щелкнуло челюстями и, метнувшись к людям, издало оглушающий рев.
Они бежали так, как не бежали никогда в жизни.
Достигнув моста, Левиафан Атлантиды выпрыгнул из воды, а когда попытка не удалась, ушел в глубину, чтобы вынырнуть уже с другой стороны.
Разъяренное чудовище испустило жуткий рев и снова бросилось в атаку.
Мимо. Когти размером с каноэ рассекли воздух в нескольких дюймах над головами людей. Похоже, зверь понимал, что не может взлететь и, рухнув на мост, раздавить их, как мошек. Разгорающаяся злоба снова и снова толкала его вперед.
С седьмой попытки Левиафан взлетел над мостом в расчете на то, что люди испугаются и разбегутся, собьются с верного курса.
Но именно этого они не сделали. А сделали нечто совершенно другое. Несколько человек направили на чудовище акустические приборы и со всей силой, которая еще оставалась в легких, прокричали священное слово.
Огромные куски кристалла отвалились с груди зверя, принявшего на себя силу ударных волн. В конце концов они остановили его. Масса отхлынувшей воды ударила о берег и устремилась назад, к мосту, угрожая смыть бегущих по нему людей.
Добравшись до застроенной высокими кристаллическими зданиями улицы, они не остановились, а поспешили к пирамиде, инстинктивно понимая, что по крайней мере на этом участке пути им ничто не угрожает.
Однако у Левиафана были другие планы. Заметив, что дорога покрыта льдом, как изоляционной прокладкой, чудовище вылетело на выстланную гранитом соседнюю улицу и устремилось в сторону дока. Расставив острые как бритва плавники, оно прокатилось несколько десятков метров и с ревом врезалось в стену.
Десятки тысяч массивных кусков кристаллического вещества шрапнелью обрушились на дорогу. Запрыгали. Завертелись. И, используя преимущество силы инерции, трансформировались в десять тысяч големов, которые на полной скорости бросились в погоню.
Первым неладное почувствовал Мейтсон. Дорога выровнялась, и улица напоминала внезапно опустевший, населенный только призраками Манхэттен. Оглянувшись, он успел заметить несущихся по параллельной улице големов.
Они явно опережали людей и, по всей вероятности, рассчитывали перехватить их у какого-нибудь перекрестка.
Мейтсон посмотрел вперед и ощутил тепло от разносимого кровью адреналина.
Глыбы льда перекрывали дорогу; пройти между ними можно было только зигзагом, стараясь при этом не отклониться слишком от цели, потому что сама пирамида скрылась из виду.
И тут случилось самое страшное. То, чего все боялись и о чем предпочитали не говорить и даже не думать.
Сама кристаллическая дорога, по которой они бежали, исчезла подо льдом. В некоторых местах толщина ледяного покрова составляла всего лишь несколько дюймов, но эти дюймы были тем самым, что отделяло жизнь от смерти.
И големы знали это.
Из боковых улочек стали появляться небольшие группки разведчиков.